ЛАТИНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА В ИТАЛИИ (VI-XII вв.) И НАЧАЛО ПИСЬМЕННОСТИ НА ВОЛЬГАРЕ
(отрывки)
Андреев М.Л. Латинская литература в Италии (VI–XII вв.) и начало письменности на вольгаре // История итальянской литературы: В 4 т. – М.: ИМЛИ РАН, "Наследие", 2000. – Т.1: Средние века / Под ред. М.Л.Андреева, Р.И.Хлодовского.
476 годом по традиции обозначают окончательный уход с исторической сцены античного Рима: в этом году германец Одоакр низложил малолетнего императора Ромула Августула и не просто захватил власть, но объявил прежнюю власть навсегда отмененной — отослав императорские инсигнии в Константинополь. Прежнего Рима, впрочем, к этому времени давно уже не существовало: римское войско набиралось из варваров, одна за другой отпадали провинции, слабела связь с Востоком, где постепенно сосредотачивалась вся административная, военная и финансовая мощь Империи. Там же не прерывалась линия культурной преемственности и культурного воспроизводства; в прежней метрополии, в Италии она истончалась все заметнее. Полного обрыва не было, но школ оставалось все меньше, уровень преподавания в них снижался и меньше становилось людей образованных и просто грамотных. Новая власть в отношении культуры не была агрессивна: Теодорих, первый остготский правитель Италии, вырвавший власть у Одоакра, даже проявлял о ней заботу, которая, однако, не могла дать сколько-нибудь заметных результатов в обстановке почти непрекращающихся военных столкновений и катастрофического упадка экономики.
При этом культура оставалась единственной скрепой распадающегося романского мира и последним, что еще связывало воедино Италию, поделенную на части сначала остготами и византийцами, а затем византийцами и лангобардами. Культура даже в самом своем элементарном выражении — в виде языка. Давно начавшийся процесс расхождения латыни письменной и латыни разговорной («вульгарной») не мог не ускориться с началом варварских нашествий на Италию и массовых иноэтнических вливаний. С определенного момента учащемуся приходилось овладевать не только навыками письма, но и самим языком, становившимся для него все более и более непонятным, и школы все чаще давали ему только этот уровень знаний. Но даже ограниченное таким скупым минимумом культурное воспроизводство было под угрозой и вряд ли бы выстояло в обстановке всеобщей варваризации, если бы дело образования не взяла в свои руки церковь. Церкви нужны были грамотные люди и нужна была латынь — язык священного писания, священного предания (все в большей степени, по мере отхода друг от друга западной и восточной церквей), язык культа, наконец.
И детали, и даже общий ход этого процесса неизвестны, известно только, что на «входе» в «темные столетия» Средневековья мы видим школу при городской магистратуре, открытую, во всяком случае, на начальных этапах для всех граждан, а на «выходе » — школу при монастыре, где клирики обучали будущих клириков. Всеобщая клерикализация образования, совершившаяся в начале Средних веков, — факт огромного значения, оказавший решающее влияние на всю духовную атмосферу эпохи. Но не менее значителен, хотя и менее заметен другой факт: и порядок, и содержание образования по сравнению с античной школой существенным образом не изменились. В основе обучения по-прежнему лежали античные руководства и античные тексты: «правила» (первая ступень) изучали по Донату и Присциану, разбираемые «авторы» (вторая ступень) носили имена Вергилия и Теренция. И само обучение, как бы ни падал временами его уровень, ориентировалось на античный идеал учености, закрепленный в системе семи «свободных искусств». Решающий вклад в установление и закрепление этой образовательной и, следовательно, культурной преемственности внесли два италийца, два «последних римлянина » — Боэций и Кассиодор.
...
Совсем другую, иногда прямо противоположную форму соотношения двух культур представляют жизнь и труды двух крупнейших религиозных деятелей Италии VI века — святых Бенедикта и Григория.
...
Бенедикт был человеком дела, не писателем, тогда как и писателем и человеком дела был Григорий Великий (ок. 540-604), еще одна знаковая фигура переходного периода. Как Боэций, он происходил из знатного рода, подобно ему же, легко достиг высших государственных должностей (в 572 году был назначен префектом Рима, фактически наместником византийского императора). Как Кассиодор, но много быстрее, он, достигнув вершины, резко поменял свой жизненный путь: уже в 574 году основав монастырь в собственном доме на Целии и став в нем монахом. Но монашеское отъединение от мира длилось не долго: папа Пелагий II направил Григория в Константинополь, а по возвращении сделал своим советником и секретарем. После смерти папы Григорий был избран ему на смену (590), и за время своего понтификата поднял значение престола св.Петра, распространил его влияние (в том числе и на далекую Британию), нашел общий язык с лангобардами и не допустил нового разгрома Рима, способствовал окончательной унификации римского богослужебного канона. Он много написал, и большинство его произведений пользовались на всем протяжении Средневековья непререкаемым авторитетом. «Правило пастырское» стало таким же фундаментальным руководством для священников, каким стал устав Бенедикта для монахов. «Диалоги о жизни италийских отцов» внесли существенный вклад в формирование агиографического канона, высоко подняли имя и дело св.Бенедикта (вся вторая книга посвящена ему) и во многом определили становление такого популярного средневекового жанра, как видение (четвертую книгу составляют рассказы о людях, побывавших живыми на том свете). Его комментарии к книгам Иова, Царств, Иезикииля, евангелиям легли в основу средневековой экзегетики (среди прочего утвердив в ней метод толкования по нескольким уровням смысла). Философом Григорий не был, он был проповедником и моралистом — проповедником неотразимым (несмотря на слабый голос), моралистом глубоким (достаточно указать на одно из сформулированных им условий, без соблюдения которого невозможно стать хорошим священником: страстям нельзя подчиняться, но и нельзя быть от них совершенно свободным — живущий чистым духом не способен понять живущего и духом и телом). Отношение Григория к языческой культуре сдержанное, на грани полного неприятия. В послании к Леандру Севильскому, преддваряющем толкования на книгу Иова (известные под названием «Нравственные поучения»), он говорит о несовместимости божественного слова и правил Доната; в послании Дезидерию Вьеннскому сурово упрекает его за увлечение языческими поэтами. С другой стороны в комментарии к Первой книге Царств признает необходимость изучения свободных искусств для более глубокого понимания священного писания. Он не отрицает полезности грамматики, диалектики и риторики, но хотел бы, чтобы весь учебный материал для них составляли христианские тексты. Это в принципе та же линия поведения, которую Григорий рекомендует Августину, посланному им в Британию для проповеди христианства среди англосаксов: не разрушать языческие храмы, а обращать их в церкви, низвергая лишь идолов. Но то, что удалось Августину Кентерберийскому в отношении культа, не удалось ни Григорию, ни кому-либо другому в отношении культуры.
После Григория Великого мы вступаем в «темные века» Средневековья, и самый «темный» из них — следующий, седьмой. Упадок образованности наступил повсеместный, и в оставшейся за Византией и в лангобардской части Италии, и он был настолько очевидным, что осознавался и комментировался современниками. В послании римского синода византийскому императору от 680 года говорится, что в нынешние времена нет никого, кто мог бы с полным правом именоваться человеком ученым. Здесь речь идет о светской учености, но не лучше обстояло дело и с ученостью религиозной. Папа римский Агафон, отвечая на приглашение того же императора (Константина Погоната) направить своих легатов на церковный собор в Константинополь, пишет, как трудно нынче сыскать кого-либо, сведущего в священном писании, ибо всем приходится помышлять больше о пропитании, чем о просвещении. Конечно, полностью культурная традиция не прерывалась. Об этом говорят несколько дошедших до нас от этого времени эпитафий, несколько гимнов, несколько житий святых. Лангобарды составляли хроники — в дальнейшем они станут одним из источников труда Павла Диакона. В лангобардском же королевстве продолжалась деятельность законоведов: впервые лангобардское право было письменно закреплено в «Эдикте» (643) короля Ротари. Известно о существовании школ в Милане, Монце и Павии. Но писателей сколько-нибудь значительных не было: в Риме в течение полутора веков после Григория Великого вообще неизвестен никто, чье имя, пусть даже случайно, оказалось бы связано с какой-либо деятельностью в области словесности. Имен вообще известно крайне мало, самое из них заметное — Иона из монастыря Боббио, основанного ирландцем Колумбаном в начале VII века и ставшего крупнейшим в Италии центром сохранения и репродукции книжной, в том числе и не церковной, культуры. Иона написал пять житий, три из которых посвящены первым аббатам Боббио (но написал их уже после 642 года, когда окончательно перебрался в Галлию). К его имени можно прибавить совсем немного — Стефана, автора «Песни о павийском соборе» (ок. 698), написанной на латыни, далеко не безупречной в плане грамматики, и стихами, неправильными метрически; Гвидона из Равенны, автора географического описания Италии, и больше, пожалуй, некого.