Письмо Серениусу
Безансон А. Запретный образ: Интеллектуальная история иконоборчества / Пер. с франц. – М.: МИК, 1999. С.164–166.
Если к существует какой-либо основополагающий документ, на который в дальнейшем постоянно ссылались как на вполне авторитетный, под который подстраивалась в этом вопросе Римская церковь, то это, безусловно, письмо папы Григория Великого, написанное примерно в 600 году[1] марсельскому епископу Серениусу. Серениус велел разрушить и уничтожить все образы в своем городе. По этому поводу папа направил ему следующее увещевание: «Одно дело — поклоняться картинам, а другое — узнавать через изображенное на картинах то, чему следует поклоняться. Тому, чему написанное учит тех, кто умеет читать, картина сообщает безграмотным (idiotis), которые на нее смотрят, поскольку эти невежи видят, чему им следует подражать. Живопись — это чтение для тех, кто не знает букв, и выполняет роль чтения, особенно среди язычников».
По мнению Григория образ выполняет педагогическую функцию: aedifictio, instructio специально для безграмотных, для тех, кто редко берет в руки Писания. In ipsa legunt qui litteras nesciunt. Кроме того, образ обращается к памяти, поскольку он — история, которая может быть представлена. Он отсылает к прошлому, к жизни великомучеников, к жизни Христа: res gestae. Благодаря истории язычники учатся поклоняться только Богу, и «изменяться в поклонении Богу Единому». Наконец, образ пробуждает чувство, componction. Ex visione rei gestae ardorem componctionis percipiant. Этим словом Григорий обозначает смешанное чувство самоуничижения и покаяния души, перед которой открылась ее греховность.
Христологической проблемы Григорий не затрагивает, его рассуждения — пасторские и наставнические. Он заботится о язычниках. Серениус настолько возмутил свою паству, что «самая большая часть» порвала с ним. «Как же приведешь ты к Господу заблудших овечек, коли сам неспособен сохранить вверенных тебе?» Римская церковь всегда боялась шокировать или возмущать и не требовала от душ, сочтенных в вере неустойчивыми, бросать свои обычаи, если можно было надеяться изменить их или придать им новый смысл.
Василий Великий писал: «То, что рассказ передает уху, картина молчаливо сообщает подражанием». Ему вторил Григорий Нисский: «Изображение — это книга со своим языком»[2]. Папа Григорий, латинянин, мог бы припомнить и Горация: «Utpictura poesis»[3]. Образ укрепляет, наставляет верных, воздействует на их разум, их привязанность, соmponctio, память, на их Я, говоря словами древних. Он риторичен в самом сильном смысле этого слова. Он поучает, убеждает, возбуждает, нравится. Он советует, обвиняет и защищает, прославляет и проклинает. Все категории цицероновой риторики прекрасно применимы к программе Григория. Образ приводит зрителя в благоприятное расположение духа. Он направляет его страсти к добродетели. Он воспламеняет его набожность.
Из этого можно сделать следующие выводы: согласно духу этого послания, образ приближен в своем достоинстве к письму и в особенности к Писаниям, но отдален от трактовки его как предмета священного. Конечно, с богословской точки зрения прототип присутствует в образе, образ — ступень, позволяющая душе подняться из сферы материальной в сферу духовную; в образ — как в связующее звено, заложено постоянное божественное присутствие. Но это богословие распространится лишь когда будет усвоена доктрина псевдо-Дионисия[4]. Однако постоянно упоминаемый авторитет одного из четырех отцов Римской церкви способствовал поддержанию чисто риторического статуса образа, то есть «раздраматизировал» ситуацию и гасил огонь христологических противоречий, которые привели к опустошительным войнам на Востоке. В риторической же трактовке образ не демонстрирует тезиса, а ограничивается защитой доброго дела.
С другой стороны, поскольку образ помогает убеждать язычников принять веру и не изменять ей, поддерживается формальная связь с теми изображениями, которым язычники поклонялись прежде. Крестившись же, не было основания менять обычай. Все, что было достигнуто по части красоты, технического совершенства, размышлений о прекрасном, в новом доме приемлется и находит свое место. Так закладывался фундамент будущих «возрождений».
Наконец, поскольку образ как таковой занимает скромное место среди средств освящения, в качестве компенсации ему предоставлена возможность самым эффективным способом выполнять порученную ему роль. От образа, сведенного к простому материальному предмету, не станут требовать строгого соответствия богословской истине, которая выше него. От него, в отличие от икон, не ждут подчинения застывшим схемам. Нет, образ утратит убедительность, если откажется от предоставляемых риторикой средств, и в первую очередь разнообразия, изобретательности, изумления, широкого спектра возможностей, от скульптуры до эффекта цветов, перспективы, света (витражи), способных тронуть, понравиться, наставить.
Примечания
[1] См.: Grégoire le Grand. Epistola XIII. Ad Serenum Massiliensem episcopum, patrologie de Migne. T. LXXVII. Col. 1128-1130. Texte traduit dans: Daniele Menozzi. Les Images, l'Eglise et les Arts visuels. Paris, Ed. du Cerf, 1991. Эта прекрасно документированная антология приводит главные тексты по вопросу образа.
[2] См.: Aidaur Nichols. Le Christ et l'Art divin. Paris, Tequi, 1988. P. 67.
[3] Гораций. Поэтика. V. 361. О судьбе этого текста и искажении его смысла см.: Rensselaer W. Lee. Un pictura poesis. Paris, Macula, 1991.
[4] См.: D. Menozzi, Les Images, TEnglise. Op. cit. P. 26.