Папа Григорий Великий, как церковно-общественный деятель
Вязигин А.С. Папа Григорий Великий как церковно–исторический деятель. – Харьков, 1908.
Сегодня исполнилось ровно 1300 лет со дня блаженной кончины святителя Григория Двоеслова, папы римского, память коего празднуется 12 марта и нашей Православной Церковью. На стяге же Русского Собрания начертаны священные для нас слова – "Православие, Самодержавие, Народность", а потому великие подвижники христианства должны привлекать особое внимание Отдела: в их образе действий мы можем найти ценные руководящие указания для нашей деятельности, в их идеалах – путеводный светоч, в их творениях – отклик и ответ на волнующие нас недоумения. Так и Григорий Двоеслов во многих отношениях может дать нам поучительный пример, но само собою понятно, что в кратком очерке нельзя с исчерпывающей полнотой указать на все заслуги великого папы, а потому приходится довольствоваться разъяснением его основных воззрений, представляющих для нас наибольший интерес.
Принадлежа по своему происхождению к знатному и старинному римскому роду Анициев, св. Григорий был глубоко проникнут любовью к родному городу в родной стране. Он горько сетовал по поводу ее невзгод и всею душою отдавался заботам об улучшении ее положения, о защите своих "возлюбленнейших сыновей – римских граждан". С сердечной болью он говорит о страшной опасности грозившей Риму от лангобардов, горько сожалея о виденных им собственными глазами римлянах, связанных наподобие собак веревками за ноги и предназначенных на продажу в далекой стране франков. Переживая вместе с паствой тяжкие невзгоды варварского нашествия, он прилагает рачительные попечения о выкупе пленных, о снабжении Рима хлебом, об отвращении ярости лангобардов от вечного города и при этом не жалеет ни сил ни средств. Лишенный боевой поддержки со стороны Византии, осыпаемый алчными требованиями свирепого вождя варваров, он стойко борется с врагами, отстаивая обломки "римской республики" от напора язычников. Он готов скорее умереть, чем поступиться правами Римской церкви. Он стоит на страже ее обычаев и не допускает новшеств, придерживаясь местных преданий. От своих римских предков он унаследовал привязанность к старинному образцу, настойчивую заботливость об его сохранении, а потому, присущий римлянам "консерватизм" сказывается весьма часто в его поведении.
Как известно, эта черта, свойственная и предшественникам папы Григория, обусловила соблюдение Римом православных воззрений в века расколов и ересей, порождаемых религиозной пытливостью и свободомыслием. Как истый римлянин, Григорий не полагается на собственное мнение и в делах веры основывается на преклонении перед авторитетом, высоко ставя, между прочим, бл. Августина, которому он весьма многим обязан. Но эта зависимость от других не помешала Григорию оставить свой весьма заметный след в отческой литературе: ему принадлежат такие сочинения, как "Пастырское Правило", своего рода настольная книга для священнослужителей, переведенная при его жизни на греческий, аллегорические толкования св. Писания (Беседы на книгу св. пророка Иезекииля, Нравоучительные толкования на книгу Иова, Беседы на Евангелия), "Собеседования о жизни италийских отцов и о вечности душ", давшие ему прозвание Двоеслова и представляющие любимое чтение для средневековых иноков. Большая часть творений св. Григория переведена на русский язык, что является красноречивым доказательством их значения для православного христианина. Помимо литературной деятельности, Двоеслов оставил после себя и другое наследие, особенно ценное для западного христианства: По свидетельству источника, хорошо осведомленного, папа Григорий приложил много попечений для увеличения благолепия церковного богослужения и ввел особый напев в церковные песнопения. Предание, правда, более позднего происхождения и недостоверное, приписывает ему составление чина литургии преждеосвященных даров, но, по-видимому, папа только ознакомил с ним западные церкви, "будучи готов подражать хорошему".
Обладая сокровищем православного учения, хранимого Вселенской, еще не разделенной Церковью, святитель Григорий Двоеслов не в одних только предназначенных для верующих сочинениях старался просветить светом истинным ходящих во тьме, но посвятил всю свою деятельность святому делу назидания язычников, евреев и еретиков. Его отношения к ним заслуживают более подробного рассмотрения, ибо западно-христианский мир находился под сильным обаянием поданного папой Григорием образца, да и более отдаленное потомство может извлечь полезные указания из его откликов на запросы живой современности. Проникнутый ревностным стремлением к расширению области, населенной исповедниками христианства, до "самых окрайн земли", папа обращает свой взор на Персию, ибо победы византийского оружия внушали надежду на подчинение этой империи власти Христа. Но Восток не обещал столь обильной жатвы, как западный мир, переполненный еще языческими народами. Григорий заблаговременно подготовляет жнецов нивы Господней, созревавшей в Британии, – в "закоулке мира", куда в дни юности было увлек его самого пламенный порыв к проповедничеству слова истины. Узнав, что английский народ страстно хочет обратиться в христианскую веру, папа снаряжает на далекий остров, находящийся за враждебными землями, целую миссию, руководит ею, своей настойчивостью преодолевает все препятствия, памятуя, что "лучше не начинать хорошее дело, чем начавши удаляться от него вспять". Считая за руководящее правило, что Св. Церковь, обращая в христианство язычников, иное исправляет с рвением, другое переносит со снисходительностью и на третье обдуманно не обращает внимания, Григорий дает ряд советов и указаний, свидетельствующих о большой гибкости и приспособляемости, применяемых к делу, лишь бы была достигнута главная цель – крещение язычников. Папа советует не забывать, что невозможно вырвать все разом у грубых людей, ведь и стремящийся взойти на высочайшее место, поднимается не скачками, но по ступеням, или идет шагами. Однако такой мягкий образ действий, такое расчетливое отношение к слабостям людским не возводится папой в незыблемое требование. Григорий постоянно действует применительно к обстоятельствам: в Британии, лежащей на краю мира, он не хочет своей требовательностью и неуклонностью погубить нежные ростки христианских верований, но зато совершенно иначе действует там, где может опереться на силу христианской власти – в областях, не порвавших связи с Римской империей. Так он, убежденный, что все язычники должны сделаться рабами Христа, увещает вождя барбарицинов (племени, в коем не было христиан за исключением одного только вождя), – кого только возможно приводить ко Христу и заставлять креститься и любить вечную жизнь. С этим же языческим племенем византийский полководец Забарда заключил мир под условием обращения в христианство, что вызвало одобрение папы. Но не только сила оружия должна была увеличивать число новообращенных, а и ряд других принудительных мер: недовольный тем, что в числе церковных крепостных церкви г. Кальяри находились язычники, Григорий предписывает заботиться об отвращении их от неверия: "если же окажется столь упорный и вероломный крепостной, что не согласится прийти ко Господу, то надлежит его обременить такой тяжестью оброка, чтоб он самой карой увеличенного обложения побуждался поспешить к истине.
Григорий в этом вопросе стоял на такой точке зрения: крепостные вверены господам для земных польз и служб, но на господах лежит обязанность озаботиться о вечном достоянии для их душ. Поэтому получение доходов и оставление подвластных в идолопоклонстве недопустимо. Надо, чтоб обе стороны выполняли свои обязанности, ибо, что скажут господа на страшном суде, когда выяснится, что они, получив под свою власть врагов Божьих, пренебрежительно не позаботились подчинить их Богу и вернуть их к Нему.
Очевидно, язычество рассматривается как уклонение от исконного правоверия, а обращение в христианство признается простым возвращением к истинному Богу. Исходя из этого положения, Григорий считает дозволенными крутые меры "против идолопоклонников, гадателей и прорицателей", ибо они поддерживали суеверия в народе. Так он предписывает обличать их пред народом и отвлекать их от такой святотатственной грязи напоминанием о страшном суде Божьем и указанием на опасность в этой жизни. Тех же, кто не пожелает исправиться и отказаться от подобных занятий, надлежит, по его мнению, с пламенным усердием обуздывать и, если они рабы, наказывать ударами и мучениями, благодаря коим они пришли бы к улучшению. Если же это – свободные, то они повинны тюремному заключению и должны быть подвергнуты строгому покаянию, дабы муки телесные могли бы вернуть к вожделенному духовному здоровью пренебрегших спасительными и отвлекающими от смертной опасности словами.
Итак, желая спасти души от вечной гибели, Григорий считал дозволительным прибегать к воздействию путем угроз и установленных законами кар. Однако, такое вмешательство мирской власти вело к злоупотреблениям, светские чиновники брали взятки с приносивших жертвы идолам и даже после крещения язычников требовали с них эти "обычные поборы". Естественно, что папа одобрял лишь тех сановников, которые применяли к гадателям и заклинателям предписанные законом взыскания, так как остатки языческих суеверий отмечались большой живучестью и даже некоторые духовные имели в своих домах идолов и подозревались в совершении перед ними жертвоприношений. Таким образом, усилия папы искоренить язычество встречали противодействие в условиях окружающей его действительности и внешние меры не приводили к желанному успеху.
Рядом с идолопоклонниками в пределах римской державы жили и другие "неверные", о включении коих в лоно церковное считал необходимым заботиться папа Григорий. Это были "исконные враги Христовы" – евреи. Цепко держась друг за друга, они в пору разложения единой империи сумели сохранить за собой и значительное влияние и несметные богатства, по обыкновению не считались с требованиями и предписаниями закона, старались извлечь выгоду из труда рабов и пользовались тяжелым положением христиан, чтоб, закабалив их, оторвать их от веры в Искупителя мира.
В ту смутную пору еврейские общины были разбросаны не только по крупным торговым сосредоточиям, как Рим или Неаполь, но и по мелким городкам средней и южной Италии, в Сицилии, Сардинии, Галлии, Испании, на собственных землях и в "поместьях св. Петра". Пользуясь своим богатством и попустительством закупленных властей евреи позволяли себе прямое нарушение законов, приобретали рабов христиан, занимаясь даже их скупкой с барышническими целями. Мало того, они насильно заставляли своих рабов обрезываться, насаждали в среде христиан духовную рознь и старались даже из их религиозного рвения извлечь для себя выгоду.
Григорий в своих отношениях к евреям стал на точку зрения закона и требовал его неукоснительного исполнения, обращаясь к светским сановникам и епископам с увещаниями и напоминаниями "идти по стезе правды". Там, где ссылка на римские законы не могла иметь особо убедительной силы, папа выдвигал закон Христов, указывая, например, Брунгильде на то, что "все христиане – члены Христовы, стало быть нельзя оказывать главе почитание и одновременно разрешать ее врагам попирать члены, а потому надлежит освобождать верных Богу от врагов Его", "дабы не осквернялась христианская вера подчинением христиан иудеям". Григорий не жалел средств для выкупа попавших в иудейскую неволю, когда "не мог их освободить при посредстве законного насилия", по причине подкупности или слабости предержащих властей. Но, оберегая христиан от иудейского засилья, папа не одобрял отнятия у евреев тех прав, кои предоставлены были им действующими и неотмененными законами. Евреям разрешалось иметь синагоги, но не возводить их вновь. Поэтому Григорий осуждает захваты синагог, вызванные непомерным усердием ревнителей. Так, когда в Кальяри, главном городе Сардинии, новообращенный иудей Петр, на другой день после своего крещения ворвался в синагогу и поместил там икону Пресвятой Девы и Честной Крест, папа поручает епископу Кальяри "с должным почетом вынести из синагоги христианские святыни". Но иногда усердие христиан заходило так далеко, что они, например, в Палермо, отбирали еврейские синагоги и освящали их. Узнав об этом, папа предписал своим уполномоченным произвести оценку стоимости захваченного имущества и уплатить ее евреям, ибо "раз освященное не может переходить обратно к иудеям". "Захваченные же в синагогах книги и украшения должны быть возвращены без всякого колебания, ибо хотя евреям не дозволяется в своих синагогах делать что-либо, кроме установленного законом, но и им не должно причинять, вопреки правде и справедливости, какой-либо ущерб". Ту же точку зрения Григорий развивал по поводу перевода террачинской синагоги на другое место. Соглашаясь с справедливостью удаления евреев из соседства с храмом, так как голоса поющих в синагоге были слышны в церкви, папа находит необходимым отвести для их празднеств другое место, ибо "римскими законами им разрешено жить и беспрепятственно располагать своими поступками в пределах правды, а потому мы воспрещаем обременять или утеснять евреев вопреки требованию права". Но там, где закон не устанавливал льгот для евреев, папа руководился стремлением увеличить число их обращений путем воздействия на склонность евреев к погоне за выгодой и деньгами. Григорий не доверял особенно искренности еврейских крещений, но руководился чисто практическим соображением: уменьшая оброк для желавших креститься евреев, живущих на церковных землях, он рассчитывал, что примеру крестившихся последуют и другие и "хотя они придут в лоно Церкви недостаточно верующими, их потомство будет уже крещено более верующим". Но, крестившись, евреи не оставляли свои хищнические повадки и Григорию приходилось заниматься расследованием их проступков для воздаяния за их надлежащей властью "в умилостивление Бога и пример другим". Нередки были возвращения в иудейство новообращенных, что заставляло папу высказываться против принудительного крещения, тогда как около этого же времени франкский король Хильперих приказывает евреям креститься и употребляет насилие для приведения в исполнение своего приказания, а Зигберт Вестготский предписывает подвергать всех нежелающих креститься евреев телесному наказанию и изгнанию из Испании.
В противоположность таким крайним мерам Григорий, выражая сочувствие стремлениям и намерениям прибегавших к насильственному крещению, считал, однако, что "следует собирать в единство веры кротостью, благожелательством, увещаниями и советами, дабы угрозы и муки не отвратили тех, кого сладость проповеди и страх грядущего пришествия Судьи могли привлечь к вере".
Закономерное и чуждое грубого насилия отношение папы к евреям вызвало ряд их обращений к нему за помощью и защитой от притеснений. Но многие жалобы оказывались кляузными и умудренный опытом папа всегда требовал точной проверки их показаний и строго обличал ухищрения и подкупы, к которым прибегали иудеи. Они даже вестготскому королю Реккареду давали множество золота, лишь бы он не осуществлял ограничительных мер, направленных против иудейского корыстолюбия и алчности. Реккаред не попался на золотую удочку, и папа приветствовал его стойкость перед соблазном и стремление к осуществлению требований закона, выработанного опытом великой Римской империи, которая прекрасно знала неизменившиеся доселе противогосударственные свойства евреев.
Стало быть, отношения Григория Великого к иудеям определялись с одной стороны стремлением просветить их светом христианской истины, а с другой желанием оставаться всегда на почве законности и соблюдения предписаний действовавшего в ту пору права.
Такое же преклонение перед велениями закона ярко проходит через все поступки и распоряжения папы относительно еретиков. Многократно Григорий указывает, что сановникам империи должно быть "очень хорошо известно, как настойчиво преследует закон нечестивейшую низость еретиков". "Если они в Ваши времена получают возможность расползаться, хотя их осуждают и чистота нашей веры и преграды, поставленные мирскими законами, то это является великим грехом", ответственность за который тяготела над пренебрегающими законом.
Возмущенный попустительством тогдашних правителей, папа обрушивается на них со своими обличениями: "Прежде всего, обратите внимание, пишет он префекту Африки Панталеону, какое мнение останется о Вас у людей, если под Вашим управлением находят путь для своих правонарушений те, кого, во времена других, обуздывали справедливым образом. Засим, да будет Вам ведомо, что Бог наш взыщет от руки Вашей – души погибших, если Вы пренебрежете улучшением такого беззакония, насколько этого требует возможность". Не ограничиваясь увещаниями сановников, Григорий обращается с разоблачениями и к самому императору, настаивая на принятии действительных мер к исполнению требований закона, не соблюдаемого нерадивыми и преступными чиновниками. Борьба против еретических заблуждений представлялась папе войною с нечестивыми врагами небесного Царя или лечением опасной и заразительной болезни. Григорий настаивает на целесообразности лишь во время начатого лечения: "Мы знаем, что если противопоставить в начале заболевания рачительную заботу сведущих врачей, то болезнь прекращается раньше, чем она успевает повредить. Поэтому мы должны всячески поспешить, дабы захватить самое начало болезни душ и предусмотрительной заботливостью оградить овчарню, к которой мы приставлены стражами".
Усердно ратуя против еретических заблуждений, искажавших самые основы христианского вероучения, Григорий проявлял в тоже время мягкую терпимость к местным особенностям и обрядам. Так, например, он пишет одному испанскому епископу: "При единстве веры нисколько не вредит святой церкви различие в обряде". На этом основании он и допускал однократное погружение в воду при таинстве крещения для испанских христиан, дабы отвлечь их от "арианского нечестия". Он с живейшим сочувствием отнесся к просьбе нумидийцев, которые высказали желание, чтоб "были сохранены в полной неприкосновенности их древние обычаи": "Мы разрешаем ненарушимое существование для всякого вашего обычая, лишь бы он ни в чем не нарушал православную веру". Следовательно, только в главном и существенном должно было сказываться единство веры, на котором, подобно блаженному Августину, настаивал папа Григорий, обращаясь к светским властям с призывом, "в качестве воителей Господних", "подавить попытки восставших против Православной Церкви еретиков и сжать их гордые выи ярмом справедливости". – В этих суровых словах слышно глубокое и непоколебимое убеждение человека, чуждого теплохладной терпимости к неправде и готового постоять до конца за истину учения Св. Православной Церкви. Он сам пишет о себе Сабиниану: "Я готов скорее умереть, чем допустить, чтоб в мои дни была бы обесчещена церковь св. Петра. Ты хорошо знаешь мой нрав, ибо я долго переношу, но если раз решу не переносить, то спокойно иду против всех опасностей". Отсюда вовсе не следует, что папа всегда и всюду шел на пролом, без оглядки, так как он признавал, что "на гору не подымаются скачками, но нужно идти шагом".
Так житейская мудрость, свойственная римлянам практичность уживалась в нем с пламенной верой, присущей жителю знойного Юга, даже при решении сложных вопросов, сопряженных с отстаиванием Православия среди тогдашних превратностей. Против него поднимались не только коварные иудеи, озлобленные и фанатизованные еретики, но и многочисленные раскольники, которые из невежественного упрямства не хотели подчиняться голосу Вселенских Соборов, нарушали завещанный Спасителем мир, откалывались от установленной им единой Церкви и суетно искажали Евангельскую правду.
Среди всех этих осложнений Григорий высоко держал священное знамя идеала, унаследованного им от своих великих предшественников и насаждаемого им в сердцах современников. Так, подобно своему духовному руководителю и образцу – блаженному Августину, папа Григорий с особой любовью и обстоятельностью останавливается на разъяснении правильного понятия о мире, как главном признаке истинно христианского строя.
С наибольшей полнотой он раскрывает свои воззрения по данному вопросу в настольной книге средневекового духовенства, "Пастырском правиле", дающем советы и назидания по многоразличным поводам. Здесь, между прочим, папа наставляет, как "следует увещевать сварливых и миролюбивых". Основываясь на подборе мест св. Писания, он показывает, что мир является заветом Божьим и необходимым условием спасения. Раздоры мешают приносить жертву Богу, а потому ведут к пагубным последствиям, "ибо благо не может наступить раньше окончательного искоренения зла". Глухим к божественным предписаниям, по его совету, следует указывать, что неразумная природа открывает, какой вред причиняют себе разумные существа своими раздорами: "Ведь птицы собираются в стаи для перелета и бессловесные животные пасутся стадами".
Однако папа совершенно далек от проповеди мира со всеми во что бы то ни стало: он отличает земной мир от горнего (superna). Нельзя, потакая нечестивцам ради мира людского, отделяться от Бога, установившего свой мир. "Мир преходящий – только некий след мира вечного. Что же может быть нелепее любви к следу, оставленному на прахе, при отсутствии любви к Оставившему этот след? Не должно бояться нарушить преходящий временный мир словом порицания, когда примеры из Ветхого завета свидетельствует, что даже употребление насилия против злых угодно Богу. Вот почему сама истина глаголет: "не мир пришел Я принести, но меч". Врагов Божьих надо возненавидеть совершенною ненавистью, т.е. подавлять нравы злых и исправлять их жизнь. Правда, апостол предписывает иметь мир со всеми, но он же делает оговорку: "насколько это возможно с нашей стороны". Нарушая внешний мир в сердцах злых своими порицаниями, мы сохраняем, поскольку зависит от нас, с ними мир внутренний. Для образумления сеющих раздоры надлежит показать им, что они следуют дьяволу и являются врагами Божьими.
Если миротворцы – сыны Божьи, то нарушители мира, несомненно, сыны сатаны. Соединяющиеся в мире со злыми, отдают свои силы неправде. Много вреда, если нет единства между добрыми, но еще вреднее, когда оно есть между злыми. Радеющие о мире сперва должны внушить злым любовь к внутреннему миру, чтоб потом принес им пользу мир внешний: от любви к ближнему восходят к миру Создателя. – В своих посланиях Григорий также неоднократно возвращается к миру и раскрывает его значение для общецерковной жизни.
По его мнению, внутри Церкви должны царить любовь и единое исповедание веры для поддержания единства. Пастыри должны прилагать особые старания для сохранения мира и единства в Церкви, пребывать в миролюбии и никоим образом не подавать повода к раздору: "Единственным средством для соблюдения заповеди мира, пишет Григорий константинопольскому патриарху, является смирение, требующее устранения соблазнительных и гордых титулов, дабы вы не оказались отделенными от мирного общения с нами. Да будет у нас един дух, един ум, едина приязнь, единая связь согласия во Христе, восхотевшем, дабы мы были Его членами".
Во всей своей деятельности Григорий и стоял на страже мира, пытаясь устранить поводы к раздору и затушить вспыхнувшие страсти. Но он видел ясно, что "живя во плоти" невозможно добиться истинного мира. Только Христос обладал совершенным миром, а потому мир наш – в Искупителе, в покорности и повиновении Богу. Стало быть, мир с Богом ведет к непрестанной борьбе с древним врагом. Итак, Григорий Великий, подобно блаженному Августину, отделяет мир "земной", "временный", "преходящий", "ложный", "человеческий" от "полного", "вечного", "истинного", "совершенного", "Божьего" и определяет последний, как повиновение Богу.
Спутником мира у Григория, как и у блаженного Августина, является единство: "Церковь укрепляет себя миром и связывает себя единством, чтоб быть страшнее для врагов". Единство служит предметом особых забот и попечений папы, ибо Христос претерпел смерть ради укрепления единства между членами Церкви. В свою очередь единство почиет на "корне благочестия" – правде, и по ее требованиям папа старается вершить все дела и улаживать всякие затруднения.
Преклонение Григория перед правдой отмечено в одной из характернейших средневековых легенд, которая повествует, что папа не мог примириться с мыслью о загробных муках "справедливого" императора Траяна. Его гонения против христиан, запечатленные мученичеством таких подвижников, как св. Климент, папа римский, св. Игнатий Богоносец, св. Симеон Праведный, объяснялись стремлением к поддержанию в полной силе велений закона, а потому Григорий, будучи сам ревнителем законности, скорбел о заблуждении Траяна и хотел разрешить его от содеянных, по неведению истины, грехов. Сохраненное жизнеописаниями сказание гласит, что папа вызвал из могилы прах императора, чтоб окрестить душу. Прах рассыпался, а окрещенная душа взята на небо.
Придавая столь большое значение справедливости, Григорий следовал ее указаниям и в области экономических отношений. Так, он ввел тщательную проверку отчетов управителей церковными имуществами, "дабы казна церковная не была осквернена поступлением в нее нечистой прибыли". Поэтому он считал необходимым защищать от злоупотреблений крестьян-земледельцев и точно определял размер оброков, лежавших на крепостных. Папой были заведены особые книги, в которых записывались все следуемые с них платежи. Облегчая всячески положение зависимого люда, Григорий считал себя обязанным рачительно заботиться о собственности св. Петра, ибо был убежден в том, что должен дать ответ самому Богу "за имущество бедняков, которое ему поручено для раздачи". Тут он стоял на точке зрения христианской древности, которая считала церковные имущества "достоянием бедных", а духовенство лишь управителями "поместий" или "угодий" того или иного святого, пожертвованных благочестивым усердием верующих.
Следуя этому завету своих великих предшественников Григорий тратил громадный средства Римской церкви на помощь страждущим и нуждающимся, открывал странноприимные дома и ночлежные приюты, щедро раздавал милостыню, не останавливаясь даже перед продажей церковной утвари в случаях крайней нужды. Жизнеописание сообщает, что однажды в ночлежном доме был найден покойник. Григорий подумал, что этот человек умер от голода, и был так этим огорчен, что сам отлучил себя на некоторое время от священнодействий, "как будто умертвил сего мужа собственными руками".
Списки бедняков, получавших от папы пособия, поражали своими громадными размерами и в благодарной памяти потомства Григорий известен, как "отец семьи Христовой". Много ему приходилось тратить денег и на выкуп несчастных, брошенных тогдашними военными бурями и житейскими невзгодами в цепи тяжкого рабства. Не довольствуясь своей помощью, он советует другим следовать его примеру, ибо "хорошо поступает тот, кто сжалится над участью людей, которых изначала природа произвела свободными, а обычное право довело до рабства, и облагодетельствует их, возвратив им ту свободу, в коей они рождены, ибо Искупитель наш, Создатель всей твари, соизволил по Своей милости принять человеческую плоть, дабы восстановить нас в прежней свободе, разорвав своей божественной благостью пленяющие нас узы рабства".
Итак, неправда, по представлению папы, нарушала установленный Христом закон и попирала исконную свободу. Вот почему он и обращается к одному из первых сановников империи с таким назиданием: "Чтобы Вы ни делали, Вы должны прежде всего соблюдать правду, а за тем во всем беречь свободу… Вы должны прилежать к свободе тех, кто вверен Вашему надзору, как к своей собственной, и если Вы не хотите, чтоб Вашу свободу нарушали Ваши начальники, то уважайте и оберегайте свободу своих подчиненных".
Это весьма поучительное и для нашего времени наставление дано Григорием по весьма знаменательному поводу: один из сановников позволил себе, вопреки закону, самоуправно подвергнуть телесному наказанию почтенного и свободного гражданина. Негодование папы было весьма сильно и высказалось в таких благородных словах: "Тем, что свободные подвергаются телесному наказанию, помолчу, что оскорбляется Всемогущий Бог, помолчу, что сильно отягчается Ваша добрая слава, но пятнается вообще время нашего благочестивейшего императора, ибо отличие между царями других народов и римским императором состоит в том, что цари народов – владыки рабов, а римский император – владыка свободных".
Так, 1300 лет тому назад заклеймил самоуправство святитель Христов, а еще в наше время наши братья не избавлены от позора телесного наказания в христианской стране, именующей себя "Святой Русью"! Взгляд папы Григория на свободу, как признак подвластных христианскому императору, в противоположность языческим государям, имеет также большое значение для наших дней, омраченных многими злоупотреблениями "власть имущих" в ущерб правильному представлению о христианском самодержавии.
Одним из пожеланий, выраженных Григорием при вступлении на престол нового императора, было: "Да будет для каждого отдельного лица восстановлена свобода под властью благочестивой империи". Это пожелание стоить в связи с августиновским представлением о правде, которая требует, чтоб "каждому воздавалось свое". При таких руководящих воззрениях, конечно, нет и не может быть речи об уподоблении христианского Государя римскому абсолютному властелину, который не был даже связан законом, или деспоту, воплощавшему полный произвол. По усвоенным папой Григорием представлениям христианской древности смысл и цель существования светской власти заключались в выполнении определенных обязанностей, в рачительных попечениях о соблюдении великих заветов единства, мира и правды, как основных признаках христианского государства. Он часто напоминал об этом порфироносным владыкам и высказывал им горькие истины по поводу распоряжений и повелений, нарушавших требования этого высокого идеала. В этом отношении особенно интересны его письма к императору Маврикию. В одном из них идет речь о распоряжении, вызванном крайне тяжелым положением, в каком находилось государство, теснимое отовсюду врагами, но стеснившем свободу отдельных лиц и чувствительно задевшем интересы Церкви. Дело в том, что Маврикий воспретил вступление в монастырь воинам до истечения срока службы, так как это вступление прикрывало порой простое нежелание подвергаться боевым опасностям. Григорий счел невозможным не высказать перед императором своих чувств, вызванных этим указом. "Повинен перед Господом Богом, пишет папа Маврикию, тот, кто не является искренним во всех своих словах и поступках перед светлейшими государями". "Я признаюсь своим государям, что сильно испуган этим указом, ибо благодаря ему для многих запирается путь к небесам. Многие могут вести благочестивую жизнь, оставаясь даже в мирской одежде, но еще больше таких, которые не могут спастись, если не оставят все мирское. Я же, говорящий это своим государям, кто такой, как не червь и прах? Но я все-таки не могу молчать перед своими государями, ибо чувствую, что этот указ посягает на Бога, виновника всего. Ведь, власть над всеми людьми свыше дарована моим государям, дабы получали поддержку стремящиеся ко благому, дабы шире открывалась дорога в небесную высь, дабы царство земное служило небесному царству. И вот во всеуслышание говорится: "Кто раз занесен в списки земного воинства, тому нельзя служить в воинстве Христовом". На это вот что отвечает Христос чрез меня, последнего раба своего и Вашего: "Я тебя сделал из секретарей министром двора, из министров двора – цезарем, из цезарей императором, и даже, мало того, отцом императоров. Я вверил твоей длани священников Моих, а ты отвлекаешь воинов своих от службы Мне". Ответь, о благочестивейший государь, рабу своему, как ответишь ты на эти слова Господа, пришедшего на последний суд?"
Напомнив, что подобный указ был дан впервые Юлианом Отступником и, нарисовав яркую картину приближающегося страшного суда, на котором императору придется предстать пред очами всемогущего Бога, Григорий заклинает изменить несправедливый закон, ибо "тогда растет сила войска государева против врагов, когда увеличивается Божье войско молящихся". "Впрочем, будучи покорен Вашим приказаниям, я разослал этот указ по различным областям, но так как этот закон отнюдь не согласен с волею всемогущего Бога, то я и обратился к светлейшим государям со словами увещания. Стало быть, я исполнил свой долг перед обеими сторонами, оказал повиновение императору и не промолчал о том, что чувствовал во имя Бога".
Из этого письма явствует, что папа считал покорность предержащим властям необходимой даже тогда, когда признавал их распоряжения несправедливыми, несоответствующими Божеским предуказаниям. Но, следуя таким образом апостольскому назиданию: "всякая душа да повинуется властям предержащим", Григорий стоял за открытое исповедание правды и смелое обличение несправедливого указа, памятуя, что "Богу надлежит воздавать Божие".
Нетрудно, однако, подметить, что подобно бл. Августину, папа отводит светской власти, в сущности, служебное положение, ибо земное царство признается предназначенным к служению небесному. Естественно поэтому, что Григорий обращается за содействием к светским сановникам для осуществления своих решений и распоряжений по поводу язычников и еретиков.
Император был в его глазах "стражем церковного мира", охрана которого лежала и на сановниках, причем мерилом должны были служить каноны и отеческие постановления, соблюдение коих было обязательно для самодержавных повелителей вселенной и всех христианских государей. Так, Григорий увещает франкскую королеву Брунгильду, чтоб она "исправила все совершенное вопреки канонам и не допускала какого бы то ни было нарушения церковных установлений".
В виде канонических постановлений папа имел руководство для определения правильности любого распоряжения светской власти: если оно не стояло в противоречии с ними, ему надлежало следовать; в противном случае, лишь не впадая в грех, его можно переносить. Но всякая мера, противная канонам, сулила навлечь беды на христианский мир, так как "гнев божественного мщения губит тех, кого Божьи заветы не возвращают на стезю справедливости". Наоборот, исправление содеянного вопреки Божьей воле приносит во всем царствам пользу, а борьба с врагами Бога дает земное счастье и небесные радости.
Всем своим существом Григорий был убежден в справедливости этой точки зрения, а потому зорко следил за всеми нарушениями канонов и обращал на них внимание императора, требуя исправления замеченных нестроений и устранения церковных раздоров. Так он пишет императору Маврикию: "Благочестивейший и от Бога поставленный государь наш, в числе других забот, составляющих царское бремя, бодрствует над сохранением любви между святителями, по справедливости, духовного рвения, благочестиво и здраво рассуждая, что никто не может правильно управлять земным, если не умеет исследовать небесное и судить о мире государства по миру Вселенской Церкви. Ибо, светлейший государь, какая доблесть людская, какая мощь плотской длани дерзнет поднять нечестивую руку против величия Вашей христианской империи, если единодушный помысел святителей ревностно станет, – как надлежит, возносить устами своими мольбы за Вас перед Искупителем? Или какой меч дикого племени будет свирепствовать с неслыханной жестокостью над избиением верных, если наша жизнь, жизнь тех, кто именуется, но не является священнослужителями, не будет отягчена самыми дурными деяниями? Но когда мы оставляем подобающее нам и мечтаем о неподобающем нам, мы присоединяем свои грехи к силам варваров и наша вина острит мечи врагов, ослабляя силы государства".
В ярких и резких чертах Григорий обрисовывает несоответствие образа действий иных святителей с их проповедями и заветами Христовыми. "Вот все в странах Европы попало в подчинение варварам, разрушены города, уничтожены боевые станы, целые области лишены жителей; не видно ни одного земледельца, свирепствуют и господствуют ежедневно служители идолов, избивая верных и, однако, святители, которым надлежало бы лежать со слезами в прахе на камнях, требуют для себя суетные наименования и кичатся новыми и языческими прозвищами?" Папа имеет в виду принятие константинопольским патриархом титула "вселенский" – и обвиняет его в дерзости, нарушившей евангельские установления и св. каноны.
Чтобы понять негодование Григория, надо принять во внимание особенности мировоззрения того времени. Для Григория и его современников весь мир, вся вселенная представлялись единым целым, которое должно быть просвещено светом христианского вероучения и находиться под управлением одного христианского государя. Естественно, что единая "вселенная" могла иметь только одного "вселенского епископа". Папа был глубоко убежден в том, что это звание "в честь св. Петра, князя апостолов, было преподнесено достопочтенным Халкидонским собором римскому первосвященнику, но ни один из них не соглашался пользоваться этим столь исключительным наименованием". Вместе с тем Григорий, подобно бл. Августину и множеству средневековых мыслителей, верил, что "земное царствие Божие" – "святая Церковь", "град Господень" нарочито вверен Богом апостолу Петру, "верховному патриарху и князю апостолов". Григорий отожествляет с св. Петром римскую кафедру – "главу веры"; по его убеждению, сам апостол восседает на ней в лице своих преемников". "Примат римской церкви" для папы представляется искони установленным, не нуждающимся в доказательствах. В силу этого круг попечений римского первосвященника распространяется на все церкви; ему подчинены все епископы, не исключая константинопольского патриарха; его исповедание служит мерилом истины в делах веры; к нему, как к высшему судье, согласно канонам, должны восходить апелляционные жалобы. Итак, Григорий считает все преимущества "апостольского престола" скрепленными установлениями св. Отцов и Соборов.
На иной точке зрения стояли многие восточные святители и современник Григория, Константинопольский патриарх св. Иоанн Постник, принявший титул "вселенского".
Правда, и они отожествляли, подобно евангелисту Луке, "Вселенную" с "Римской империей", но сосредоточием ее считали не старый Рим, а новый, – Царь-Град или Константинополь. Естественно, что и епископ столицы должен был возвыситься в кругу своих собратий и Церковь, по преданию основанная св. апостолом Андреем Первозванным, не признавала над собой первенства "римской кафедры".
Таким образом, политические соображения и местничество стольных городов усугубляли рознь, вызываемую национальными и обрядовыми особенностями, и вели к печальным препирательствам и спорам, которые завершились впоследствии разделением единого тела мирообъемлющей христианской Церкви.
Безпристрастное и вполне научное изучение христианской древности доказывает ошибочность основных посылок папы Григория, ибо Халкидонский собор не подносил папе титула "вселенский": на третьем его заседании были лишь прочитаны прошения, в коих просители именовали так римского епископа, а на шестом легат папы почтил его этим именем. Однако и духовенство Востока иногда в своих жалобах и прошениях обращалось к папам, называя их "вселенскими епископами", но вся Церковь никогда не признавала за ними исключительного права на этот титул. Да и сами папы, его не употребляли, как совершенно правильно отмечает Григорий. Зато он ошибается, когда настаивает на исключительных правах, дарованных якобы Спасителем св. Петру. Точные изыскания установили, что для такого мнения в Писании и древнейшем Предании нет никаких безсспорных доказательства. Но отсюда еще не следует, что папа, равно как и множество других святителей, не могли верить в исключительные полномочия "князя апостолов". Григорий весь был проникнут убеждением в их справедливости, не знал тут ни сомнений, ни колебаний. Он ратовал и тут за "правду", оставляя в стороне всякие личные побуждения, ибо ему было чуждо властолюбие и честолюбие: он прямо пишет Маврикию: "Разве я в этом вопросе, благочестивейший государь, защищаю собственное дело, разве я мщу за личную обиду – я отстаиваю дело Всемогущего Бога, дело Вселенской Церкви".
Это заявление глубоко искренно и душевная чистота намерений и стремлений папы стоит выше всяких подозрений, ибо всею своею многотрудною жизнью Григорий показал, что он был истинным светильником единой Церкви Христовой, не чуждым заблуждений, присущих времени, но всецело убежденным в правильности исповедуемых им идеалов.
Будучи опытным и гибким дипломатом, тонким и дальнозорким политиком, глубоким и разносторонним знатоком запросов человеческого сердца, он совершенно сознательно порою идет навстречу стихийному приспособлению, делает уступки верованиям и обычаям язычников, чтобы уловить их души в сети преемников галилейского рыбаря. Он прозревает будущее и ради грядущих поколений изъявляет согласие на послабления.
Подвижник по своей личной жизни, отрекшийся от соблазнов грешного мира и постоянно вздыхающий по прелестям тихого созерцания в обители, "раб рабов Божьих", Григорий, в силу обязанностей вселенского пастыря, прибегает к средствам, которые считает наиболее пригодными для спасения вверенной ему свыше паствы. Не самостоятельное разрешение отвлеченных богословских вопросов занимает его ум, но наилучшее устроение земного царствия Божьего – Церкви, обнимающего и добрых и злых, совершенных и не совершенных. В этом стремлении таится ключ к правильному пониманию его значения.
Столь широкая и плодотворная деятельность папы Григория нашла, в существенном, одинаковую оценку со стороны Востока и Запада: и Православная и Католическая церковь признали его святым, как и других славных подвижников, с честью потрудившихся на обширной ниве Христовой.
Великий идеал единства всего христианского мира, сознающего свою обособленность от язычников, сказывается в почитании этих "Божьих сотрудников" и в наши дни, когда события снова выдвигают необходимость для всех христиан соединиться ради отпора общему врагу: неверие, язычество, мусульманство, еврейство пользуются разрозненностью и внутренними распрями последователей различных христианских исповеданий, достигают небывалого успеха и открыто посягают на державное положение христианства в человечестве. Нападение язычников-японцев на Россию встречает полное одобрение и вызывает радость у неверов, как зарубежных, так и доморощенных; социалистические органы, изрыгающие постоянно хулу на христианство, рукоплещут японцам; евреи, высоко поднявшие надменную голову, явно и тайно выступают против России – оплота христианской идеи боговластия. Мы свидетели не только войны Японии с нашим отечеством, а одного из проявлений исконной, вековой и непримиримой борьбы между христианством и его извечными врагами. Все они спешат засвидетельствовать, что Япония выступает борцом за общее дело, против земного града Божьего – Церкви, основанной Спасителем.
Японский художник Хирошиге пишет теперь картину "Опасность с Запада": здесь изображена вооруженная с головы до ног Япония, к которой ласково – просительно жмется Китай; рядом гордый, словно вылитый из бронзы житель Индостана, скуластый малаец и пришибленный кореец. Взоры всех пытливо устремлены на Запад, где виден озаренный лучами белый крест, на который указывает Япония.
Японский живописец, очевидно, подражает известной картине императора Вильгельма – "Опасность с Востока". Но для более правильного воспроизведения действительности следовало бы японцу проявить больше самостоятельности и изобразить вдали золотого тельца, перед которым раболепно склонились евреи и изменившие истинному Богу арийцы, протягивающие японцам с Запада руки с предложением союза и услуг в борьбе с христианами: броненосцы, пушки, снаряды, уголь, деньги, даны язычникам старой Англией и юной торгашеской Америкой. К счастью, сознание правильного положения дел не исчезло в Европе; не говоря уже о единокровных и единоверных братьях славянах, России сочувствуют французские националисты, сохранившие веру отцов; в Германии, где христианские заветы, своеобразно толкуемые, свято хранятся значительным большинством населения, раньше других поняли значение России, как передового оплота христианской Европы; духовный вождь католического мира выражает пожелание победы русским ради успеха миссионерского дела…
Словом, всюду верующие христиане нравственно стоят на стороне России, забывая религиозную рознь и вражду. Их пора миновала и именно наше отечество, приютившее под своею сенью миллионы христиан различных исповеданий, должно явиться носителем великой идеи объединения всех христиан, водворения мира и правды на земле. Издревле Церковь Православная молится о мире всего лира и соединении всех, памятуя завет апостольский: старайтесь сохранять единство духа в союзе мира (Еф. 4, 3), доколе все придем в единство веры и познания Сына Божия (Еф. 4, 13). Божественный Искупитель, приявший позорную смерть на кресте за грехи всего человечества, заповедал своим последователями "да будут все – едино", и дал нам внушающее бодрость обетование: "Есть у Меня и другие овцы, которые не сего двора; и тех надлежит Мне привесть; и они услышать голос Мой, и будет одно стадо и один Пастырь" – Христос!
Как плод евангельских заветов, идеал, вдохновлявший папу Григория, сохраняет доселе свое обаяние и проявляет мощную притягательную силу среди великих исторических событий, нами переживаемых!
ПРИМЕЧАНИЯ
Августин Блаженный (353(354?)-430) – епископ Иппонский, один из учителей Церкви, оказавший огромное влияние на развитие богословской мысли на Западе.
Брунгильда (ок. 534-613) – дочь вестготского короля Атанагильда, супруга Сигберта I, короля Австразии (с 561 г.). С 575 г. после смерти мужа короля Сигберта фактически управляла Австразией.
Хильперих I (561-584) – франкский король из династии Меровингов.
Реккаред – имена двух вестготских королей: Реккаред I царствовал с 585 по 601 гг.
Сабиниан (? – 22 февраля 606) – папа римский с 13 сентября 604 г. по 22 февраля 606 г.
Траян Марк Ульпий (53-117) – римский император из династии Антонинов
Святой Климент (?-100(101?)) – епископ римский, муж апостольский, ученик св. апостолов Петра и Павла, Отец и Учитель Церкви.
Святой Игнатий Богоносец (? – 107) – ученик Иоанна Богослова, третий епископ Антиохийский. Есть предание, что он был одним из тех детей, которых держал на руках Господь Бог Иисус Христос.
Святой Симеон Праведный (?-ок. 107) – сродник Господень, иерусалимский епископ, распят на кресте.
Маврикий (ок. 539-602) – византийский император в 582-602 гг.
Юлиан Флавий Клавдий (331-363) – римский император (361-363), известный под именем Отступник. Открыто стал на сторону язычества и вел борьбу с христианством.
Святой Иоанн IV Постник – Константинопольский патриарх (582-595), получивший прозвание за удивительную подвижническую жизнь.